На огонёк

Природу я любил с детства. На каждые каникулы отпрашивался у родителей поехать к бабушке в деревню. Да и в школе никогда не упускал шанса поехать на природу вместе с классом. И даже когда пошел работать, то всегда находил время на недельку съездить с коллегами на море или в лес. Вот и этим летом, уже с самого июня, я загорелся съездить за грибами. Спланировал все до мельчайших подробностей: подал заявление начальству, уговорил друга ехать со мной, выспросил у знакомых мужиков про грибные места, собрал снаряжение (наточил ножи, достал ведра и корзины, даже нашел в гараже плетеную заплечную корзину). И стал ждать.

Летние дни тянулись невыносимо долго. Приходилось целый день разгребать ворохи бумаг. Кондиционер натужно ревел, выжимая из себя последние частички холода. Временами он икал и начинал дрожать всем своим корпусом, в такие моменты офис замирал, и каждый работник внимательно прислушивался к грохоту кондиционера. Вот так скучно и пришел ко мне август, а за ним и время моего отпуска.

Витя заехал за мной в пять утра, и мы понеслись. До места добрались только поздно вечером. Рядом с лесом стояла довольно приличная деревушка, и мы с Витьком решили поискать там место, где можно было бы переночевать. У местных узнали, что есть в деревне одна гостеприимная пожилая пара и направились прямо туда. Хозяйка с радостью согласилась нас приютить и принялась накрывать на стол, чтобы накормить нас ужином. Я было хотел отказаться, но заметил, как хозяин, глядя на меня, отрицательно покачал головой — отказываться, мол, бесполезно. Так мы втроем — я, Витек и Михаил Афанасьевич сели ужинать, а Любовь Петровна ушла на кухню и начала усиленно греметь там посудой (Видимо не желая мешать чисто мужскому разговору)

— Ну и по что же вы, ребятки, к нам в такую глухомань заехали — начал разговор Михаил Афанасьевич

— Да, вот — отвечал я — нашли недельку свободную, да выбрались на природу, за грибочками. А у вас тут, говорят, самые лучшие грибы.

— Так то он так, да не совсем так. Послушайте лучше, что скажу…

На кухне внезапно все смолкло, а потом оттуда донесся сердитый голос хозяйки.

— Опять ты своими небылицами, да сказками добрым людям голову будешь морочить?!

— Ничего это не небылицы. А ты не лезь туда, где ничего не понимаешь. Я тридцать лет жизни на это потратил, а она вздумала меня учить — сказал он уже в нашу сторону — Молод я еще был, институт только-только кончил. Со школы я еще падок был до всяких диковин. В газетах-то раньше об этом не писали. В войну, конечно, отвоевал на Дальнем Востоке — тут, значит… В Приморье… Да-а.

И Михаил Афанасьевич погрузился в пучину нахлынувших воспоминаний. А пока он сидел так, мечтательно уставившись блестящими глазами куда-то в пространство, мы с Витькой смогли в подробностях рассмотреть единственную комнату.

Комната была довольно просторная. В ней легко умещался огромный стол (человек на двадцать как минимум) за которым мы сидели, большой диван советского производства (весивший, наверное, около тонны), телевизор у стены на тумбочке, письменный стол с компьютером у противоположной стены (компьютер, конечно, не самый современный, но и не «Электроника»), пара картин, да ковер. Пол деревянный, крашеный.

…— Так вот, ребята — Михаил Афанасьевич начал говорить так неожиданно, что я аж вздрогнул — после войны сразу пошел я работать. Да никак, виш ты, подходящей работы себе найти не мог. Ездил по стран взад-вперед. Перебивался заработками всякими случайными. Да. Так вот, путешествовал я много. И любил я в каждом городе, где удавалось задержаться подольше, выспрашивать про всякие вещи фантастические. А как только узнавал о чем-нибудь таком, как тут же хотел посмотреть на это собственными глазами. Да, ребята, много я повидал за те тридцать лет. Был я и в Дальнегорске на высоте 611, довелось даже летающего человека посмотреть над рекой Гили, видел круги на колхозных полях и на привидений с НЛО я насмотрелся в своей жизни. Довелось даже за границей разок побывать — в Мексике. Был в тамошнем Теотиуакане, смотрел на пирамиды. А вот как вы думаете, сколько мне лет? — неожиданно спросил он у нас.

— Ну… лет 65 — ответил я, вглядываясь в лицо старика. И мне показалось вдруг, что ему намного больше чем 65.

— Нет. — просто сказал Михаил Афанасьевич — мне 94 года. А дело было так…. Был я как раз в Мексике. Лазил вокруг этих пирамид, осматривал каждый сантиметр и вот наткнулся на небольшой рисунок, солнце на нем, типа, было нарисовано, которое от заката к восходу двигалось — наоборот, значит, а рядом — кнопка. Вот как есть самая настоящая кнопка. И я, естественно, на нее нажал. Часть стены пирамиды ушла куда-то вниз, образовав небольшой дверной проем. Коридор за дверью резко уходил вниз под пирамиду и оканчивался огромным залом. Лишь только я выбрался из коридора в зал, в глубине что-то щелкнуло, и по желобу, что тянулся вдоль стены, побежал огонь, освещая зал, заполненный каменными зеркалами, какие я видел на Тибете, только в десятки раз меньше. Зеркала были сориентированы в сторону небольшого возвышения, на которое, видимо, кто-то должен был становиться. Ну, я и решил побыть этим кем-то. И только ступил обеими ногами на «пьедестал», как он опустился вниз и слился с полом. В глубине пирамиды что-то вздрогнуло, и заработали гигантские механизмы. В потолке зала открылся люк, и через него внутрь попало немного солнечного света. Свет попадал на одно из каменных зеркал. А я так и стоял столбом на одном месте и глазел на все это чудо. И ту я почувствовал, как зал наполняется энергией. Энергия струилась со всех сторон и была почти осязаема. Энергия проходила через меня, и я чувствовал, как пропадает усталость, как мышцы наливаются силой. Я помолодел лет на двадцать за несколько минут. Когда все закончилось, я выбрался наружу и вернулся в гостиницу. Из зеркала в ванной на меня смотрел молодой двадцатилетний парень, а из паспорта пятидесятилетний старик. На той же неделе я вернулся в Россию. С этого момента началась моя новая жизнь без НЛО, привидений и затерянных цивилизаций. Я зажил нормальной жизнью, устроился на хорошую работу и женился на Любе. А как вышел на пенсию, перебрался с ней сюда, поближе к природе, чистому воздуху и здоровому образу жизни — в пышной бороде Михаила Афанасьевича промелькнула веселая улыбка, но тут же исчезла. Он стал очень серьезен — Не советую я вам, ребята, ходить в наш лес. Грибы тут, конечно, самые лучшие, но неспроста все это….Эх…. Живет в нашем лесу что-то недоброе. В году как минимум десять человек пропадает в лесу. В этом году семерых уже хватились, а идти искать никто не хочет, боятся все — сказав так, Михаил Афанасьевич встал, потянулся и, подавляя гигантский зевок, сказал — Ну все, ребята, поздно уже, давайте-ка уже спать.

Из спальни вышла Любовь Петровна, неся в руках простыню, два махровых одеяла и две подушки. Она сказала, что мы будем спать здесь на диване. Дождавшись пока мы уляжемся, Михаил Афанасьевич выключил в комнате свет, пожелал нам «спокойной ночи» и ушел в спальную.

Уже засыпая, я услышал голос Вити:

— Ну что, ты поверил этому старику?

— Скорее всего, нет — ответил я

— Так идем завтра?

— Конечно.

И мы уснули в предвкушении завтрашнего похода за грибами.

* * *

Витя разбудил меня в шесть утра. Мы быстро собрались, попрощались с хозяевами и уже через двадцать минут были на опушке леса. Высокие стройные деревья и впрямь завораживали и притягивали. Кустарника под деревьями практически не было, ковер изо мха мягко пружинил под ногами. Тихая охота началась. Сначала мы с Витьком старались изо всех сил набрать побольше. Но грибов было так много, что соревноваться в количестве грибов было бесполезно, и мы стали соревноваться в количестве набранных корзин, а грибы просто ссыпали в багажник машины. Вскоре я так увлекся этой гонкой, что перестал замечать перед собой что-либо, кроме грибов. И когда в очередной раз поднял голову, чтобы посмотреть, в какую сторону бежать к машине, то сразу понял, что заблудился. По нескольку минут я вглядывался в каждую из сторон света, пытаясь разглядеть хоть какой-нибудь намек на обратную дорогу. Но таковых поблизости не оказалось. Тогда я уселся под дерево и стал ждать. Два часа я просто так валялся на мягком мху; потом вспомнил слова Михаила Афанасьевича о том, что все в деревне боятся ходить в лес, а значит, искать меня не будут еще очень долго. Может быть даже вообще не будут. За два часа заметно потемнело и похолодало. Я посмотрел на часы. Они показывали двенадцать.

«Вот блин, неужели гроза? Только этого мне и не хватало для полного счастья», — подумал я.

Но дождя не было. Вместо него подул пронизывающий холодный ветер. Сидеть и ждать дальше стало совершенно невозможно. Раз ветер дует оттуда, значит в той стороне и выход. Сделав такой вывод, я попытался идти против ветра, но тот был настолько силен, что через пять минут борьбы со стихией я совершенно вымотался и поспешил укрыться от ветра за ближайшим деревом. Передохнув минут двадцать, я сделал вторую попытку прорвать ветряной фронт, но ветер резко усилился, и мне не удалось сдвинуться даже на сантиметр. Еще через некоторое время подул другой ветер — сбоку. Такой же холодный. Изо рта вырывался густой пар, я весь посинел и трясся за своим деревом, как осиновый лист. Больше терпеть было нельзя, и я побежал прочь от ветра, вглубь леса. Боковой ветер тут же стих. Дышать стало легче. Бежал долго, не разбирая дороги, пока не начал спотыкаться на каждом шагу. Остановившись, первым делом посмотрел на часы. Половина второго ночи, черт, как быстро пролетело время. Несмотря на поздний час, вокруг было довольно светло. Все вокруг освещал необычайно мягкий зеленый свет. По запаху и этому непривычному свету я понял, что забрел на болото в глубине леса. Вот тут мне и правда стало страшно. В этом месте каждый неверный шаг мог принести смерть. Подобрав довольно длинную и достаточно прочную ветку, я стал осторожно пробираться дальше. Отвлекшись в какой-то момент от дороги, я вдруг заметил мелькнувший между деревьев огонек. Присмотревшись, я заметил слабое мерцание там, где только что видел огонек. Медленно, осторожно ощупывая палкой влажный мох под ногами, я стал продвигаться к свету. Теперь уже впереди я ясно разглядел костер и человека, который мирно сидел у огня и с интересом разглядывал меня. Я подошел к костру и посмотрел на незнакомца. Он утвердительно кивнул. Я сел поближе к огню и стал греться, изредка поглядывая на охотника. Он выглядел как типичный охотник-грибник, немного старомодный, но это можно было списать на возраст. Широкополая шляпа, «болотники», суконная ветровка на теплый свитер, армейские штаны и любимая «двустволка». Не хватало только собаки — ушастого спаниеля, обнюхивающего неподалеку следы мышей, белок и вальдшнепов. Он спокойно сидел на бревне перед костром, жарил сосиску на палочке, и отблески костра плясали в его глазах…

Доев сосиску, охотник достал из-за бревна небольшой чайничек и повесил его над костром. Затем повернулся ко мне, всем своим видом показывая, что хочет начать разговор. Я не возражал.

— Каким это ветром вас занесло в такую глушь? — спросил он совершенно спокойным тоном, но, как будто не нарочно, подчеркивая слово «ветром».

— Да вот, пошел с другом за грибами — Я придвинулся ближе к огню, — а вернусь, видимо, с охоты.

— А я и думаю: чой-то ты так странно одет?

И в самом деле, спортивный костюм, кроссовки и кепка — не самая подходящая одежда для ночных прогулок по болоту.

— А вы чем тут занимаетесь? — в свою очередь спросил я.

— Да так…уточки, белочки всякие — ответил он. — Есть тут в лесу крупное озеро, там утки часто останавливаются. Чай закипел. Будешь?

— С удовольствием!

Следующие двадцать минут прошли в полном блаженстве и единении с природой. Крепкий чай вернул силы физические и умственные. По окончании чаепития охотник молча полез в палатку, но, заметив что я остался сидеть у огня, остановился.

— А ты чего, приглашения ждешь? Залезай, места всем хватит.

Уже засыпая, я услышал голос охотника:

— Если пойдешь в ту сторону, куда головой лежишь, выйдешь прямо к деревне, а там уж сам решишь, куда дальше…

Утро выдалось холодным. Я почувствовал это предельно отчетливо, так как проснулся не в палатке в теплом спальнике, а лежа на холодном мокром мху. Встав и осмотревшись, я понял, что ничего не понял. От вчерашней стоянки охотника остался только кончик бревна, торчащий из болотной жижи неподалеку. Даже костер исчез бесследно. Сразу вспомнился дед, у которого мы ночевали и его сказки. Приведя, в конце концов, свои мысли в порядок, я вспомнил, в какую сторону спал головой и через 15 минут в пробелы между деревьями стали видны серые глиняные стены и соломенные крыши неуклюжих лабазов, выстроившихся вдоль единственной улицы, упиравшейся обоими концами в лес. Навстречу мне вышла вся деревня. Люди с угрюмыми лицами молча стояли и ждали, когда я подойду. Через два часа пребывания в селении я понимал еще меньше, чем когда проснулся на свежем воздухе. Деревенские неустанно ходили, наблюдали за мной. А когда я спрашивал у кого-нибудь, как добраться до опушки, то чувствовал на себе сочувственные взгляды местных и слышал тихие оханья за спиной. На вопрос ответа так и не получал. От болотных испарений страшно разболелась голова. К вечеру я уже более-менее свыкся с окружающей обстановкой и даже был устроен на ночь в свободном доме на краю селения.

На следующий день я снова принялся допытываться у местных, как выбраться из леса и получил наконец-то несколько довольно однообразных, но внятных ответов: «Никак» или «Забудь об этом». На неизменно следующий затем от меня вопрос «почему?» никто не отвечал. Все как один посылали меня в дом Сказочника (не могу поверить, что я так написал, но что-то ничего больше на ум не приходит — авт.).

Подойдя к дому Сказочника, я постучал в дверь и, не дожидаясь приглашения, вошел. У противоположной стены стоял простой деревянный стол. За столом сидел приличного вида пожилой мужчина, одетый совсем не по-деревенски и выглядевший скорее, как банковский служащий.

— Прошу вас, садитесь — он указал на стул напротив, — вы, вероятно, пришли задать мне вопрос «Как отсюда выбраться?», — я утвердительно кивнул, — Тогда я расскажу вам одну историю. Только дослушайте до конца и не перебивайте. В конце вы получите ответ.

— Согласен.

И он начал рассказ: На всей земле был один язык и одно наречие. Двинувшись с востока, люди нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город и башню. Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле. Но ибо любит Всемилостивый детей своих, чтобы не сгинули они в скитаньях, дал Господь каждому народу хранителей — ангелов, сошедших на землю, дабы они учили людей. Шли века, народы умножались, а ангелы по-прежнему неотступно пребывали в миру, каждый в своём народе, преумножая знания и веру.

Но сами того не осознавая, ангелы, так долго находясь среди людей, стали поддаваться и людским страстям. В те времена произошли первые конфликты между ангелами и первые войны среди людей. Каждый ангел хотел самой лучшей участи для своего народа: лучшей земли, лучших пастбищ, лучших «технологий»… Самые ожесточенные схватки происходили между Ангелами Пути. Они вели народы к лучшим землям, и нередко два, а то и три ангела одновременно претендовали на одну и ту же землю. Тогда начиналась долгая кровопролитная война. И ангелы сражались за свой народ. А народы сражались за землю, которой так жаждали их ангелы.

Самый нетерпеливый и жестокий Ангел Пути достался народу, называвшемуся — Словене. Имя этого Ангела-Покровителя затерялось в веках. И нигде, ни в одной земле не мог найти он успокоения. Вся жизнь его была в скитаниях и странствиях. И в стремлении своем всё больше углублялся он на Восток. А народ, славя и проклиная ангела, шел вслед за ним. Но ангел не слышал людей. Одержимость дорогой закрыла ему уши и пеленой застлала глаза. Взгляд его был устремлен над народом, заглядывая за горизонт. И каждый раз, видя новую землю, ангел устремлялся к ней, а народ покорно шагал за ним, терпя голод, лишения и смерть. Но пришел день, когда Словене взмолились, прося остальных своих хранителей унять ненасытного путешественника. Поняли тогда Ангелы, что народ нашел себе землю, а хранитель одержим и не может остановиться. Созвал тогда Перун совет. И длился совет три месяца. На три месяца остановилась словенская жизнь, а земли вокруг покрылись льдом и снегом. По истечении третьего месяца было принято решение заточить ангела в земных недрах, чтобы лишить его не только движения, но и мысли о пути, скрыв горизонт от его взора. Вот так, силами ангелов и людей был пойман и заточен Ангел Пути. И поныне хранитель находится взаперти глубоко под землей. Старые люди говорят, что ангел этот, переродившись в духа, покоится под этим болотом. А болото благодаря ему и появилось. Лежа на огромной глубине, переродившийся дух собирал последние силы, притягивая к себе воду, которая размывала слои земля перед ним. Так дух медленно поднимается и скоро освободится, одержимый новым желанием — заполучить небо в свои владения. Так велико его стремление, что день ото дня Дух набирается сил. И недолго осталось до его освобождения. Теперь Дух-Завоеватель подготавливает свой приход, отбирая среди людей самых верных учеников и последователей. Оглянись! Другие ангелы забыли о тебе и о всем славном некогда народе. Слишком долго Господь не властвует над ними. Грехи человеческие скоро совсем поглотят их. Кто тога будет вести и славить великий народ? Только мятежному духу, который никогда не забывал своего предназначения под силу сделать это!« — сказав так, Сказочник молча уставился на меня.

— Это всё? — спросил я, — Что-то я не совсем понял…

— Никаких вопросов больше. Я рассказал вам всё.

— Но…

— Всё. Идите.

Я вышел из дома и обнаружил, что на дворе уже поздний вечер, хотя беседа, как мне показалось, длилась не более получаса. Еще раз осмотревшись я побрел «домой», где и заснул крепким сном. И приснилось мне: Охотник, который жует обледеневшую сосиску; Сказочник, вещающий с вершины Вавилонской башни о спасении мира; и я сам. Мне приснилось, как я бегу из деревни через лес, прячусь, настороженно прислушиваюсь и снова бегу. Вот уже появились просветы между деревьями. Я практически выбрался. И тут раздался выстрел. Я проснулся: «Неужели так и будет, — подумал я. — Да ну эти сны. Столько в них непонятного.

* * *

Через три дня я понял, что больше тут не выдержу и либо сойду с ума от болотного тумана, либо сегодня же сбегу отсюда. Тут же мне ясно вспомнился виденный три дня назад сон. Всё до мельчайших подробностей. И я побежал. Не останавливаясь, бежал пока были силы. И бежал именно по тем местам, что видел во сне. Но тут справа что-то блеснуло. Я ускорился, пробежал ещё примерно сто метров и укрылся за деревом. Осторожно выглянув, увидел то, чего во сне не было: охотника, который шел по моим следам. Видимо он был уверен, что я его не вижу, и поэтому не двинулся с места. Да, мой неожиданный преследователь был хорошо замаскирован, но солнце, отразившись от металлической бляхи на его шляпе, выдало местоположение охотника. Я выждал несколько секунд, а потом рванул из всех сил. Только деревья мелькали перед глазами. Вот уже появились просветы между деревьев. Я еще ускорился и начал петлять между деревьев, как заяц. Вот я уже на опушке. И тут раздался выстрел. В это же мгновение всё моё тело резко ухнуло вниз, а с головы сорвало кепку. Оказывается, с этой стороны своим крутым берегом к лесу примыкала речка, и я, со страху не разглядев обрыв, рухнул прямо в теплую, августовскую воду. Рядом упала разодранная в клочья тряпка, бывшая раньше моей кепкой.

Выбравшись на другой берег, я в бессилии упал на прибрежную гальку и загорал так, пока одежда не просохла. Немного придя в себя и отдохнув, я встал и пошел прочь от берега. Я всё шел и шел. И думал: «Как хорошо просто идти, идти к чему-то новому. Как мне хочется заглянуть за горизонт и узнать, что за земли ждут впереди. а еще лучше, — думал я, — взлететь высоко-высоко, выше всех птиц. А потом ещё выше…